— Харальд? — окликнул сына Торгрим и немного подождал. Тишина. — Харальд?

Наконец в ответ раздалось глухое ворчание.

— Харальд, разве ирландцы не едят свинину? — спросил он. В хирде Арнбьерна Харальд был самым большим авторитетом в том, что касалось ирландских обычаев.

Снова последовала пауза, такая долгая, что Торгрим решил, будто Харальд вновь заснул, но в конце концов сын ответил:

— Думаю, что они едят ее, как и все прочие. — Голос его прозвучал странно, и сон был здесь ни при чем.

— Что случилось? — спросил Торгрим и сел на постели.

— Не знаю… У меня болит живот.

— Ты что, объелся? — спросил Торгрим, а потом понял, что задал дурацкий вопрос. Во всей Ирландии не сыскать столько еды, чтобы Харальд объелся ею.

— Нет… — жалобным тоном, который последний раз Торгрим слышал от него в детстве, отозвался Харальд. — Но то, что я съел, просится обратно…

Не успели эти слова слететь с его губ, как другой звук достиг ушей Торгрима, донесшийся снаружи, из темноты. Это были звуки рвоты. И стоны. Вообще-то, в том, что они раздавались в лагере викингов, не было ничего странного, но только не сейчас. Их было слишком много.

Торгрим спрыгнул с постели, сжимая в руке Железный Зуб, и выскочил из палатки, откинув полог. Ночь была прохладной и сырой, и в воздухе повис терпкий запах земли и травы, который в его сознании уже стойко ассоциировался с Ирландией. Небо было необычайно чистым, и острые лучики звезд бросали призрачный отсвет на лагерь.

Словом, вокруг было достаточно светло, но Торгриму очень не понравилось то, что он увидел. Из палаток и шатров, шатаясь и спотыкаясь, выходили люди, выползшие из-под груд одеял и шкур. Они сгибались пополам, и их рвало тем самым изобильным угощением, которое они поглощали совсем недавно. Другие уже лежали, скорчившись, на земле, прижав руки к животу, и громко стонали.

Старри Бессмертный притащил груду мехов поближе к палатке Торгрима, и сейчас Ночной Волк видел, как из-под нее торчит его голова. Он присел на корточки рядом с ним.

— Старри? Старри, как ты себя чувствуешь?

Старри взглянул на него. Глаза его были полузакрыты, и он шумно дышал открытым ртом.

— В животе у меня поселился огонь, Ночной Волк, — прошептал он. — И он жжет меня изнутри…

Торгрим выпрямился.

— Ах ты, проклятая сука! — выкрикнул он в ночь, но злясь при этом в первую очередь на самого себя. — Дурак, набитый дурак! — в сердцах вырвалось у него.

Торгрим поклялся, что если Старри Бессмертный встретит свою смерть таким бесславным образом, лежа беспомощным, как ребенок, а не с мечом в руке, он насадит голову Морриган на копье. Но как жить дальше с осознанием того, какую роль он сам сыграл в этом жестоком злодействе, Ночной Волк не знал.

Он побежал меж рядами палаток, крича на ходу:

— Выходите! Выходите! К оружию!

Но ответом ему были лишь дружные стоны. Никто не пошевелился, за исключением тех, кто, согнувшись пополам, уже брел, сам не зная куда.

В шатре Арнбьерна горела свеча, как Торгрим и ожидал, а снаружи стоял часовой, что также было у ярла в обычае. Впрочем, стражник стоял на одном колене, раскачиваясь; при виде Торгрима он попытался выпрямиться. В руке он сжимал меч. При других обстоятельствах стражник наверняка потребовал бы от Ночного Волка остановиться, но сейчас смог лишь приподнять свободную руку, издать какое-то нечленораздельное восклицание и повалиться боком на землю. Торгрим откинул полог шатра и вошел внутрь.

Арнбьерн захватил с собой походную кровать и сейчас сидел на краю, согнувшись и упершись одной рукой в землю. Когда в шатер ворвался Торгрим, он поднял на него глаза. Они были расширены, а лицо в отблесках пламени единственной свечи обрело восковой оттенок, свойственный покойникам. Торгрим разглядел капельки пота у него на лбу и щеках.

— Ты… — выдавил из себя Арнбьерн. Двигались лишь его глаза, перебегая с лица Торгрима на его меч и обратно.

— Нас предали, — сказал Торгрим. — Морриган. Говорил же я тебе, что ей нельзя доверять.

Но Арнбьерн продолжал смотреть на него с таким выражением, словно ничего не слышал. Наконец он заговорил слабым и надтреснутым голосом:

— Что ты задумал? Ты пришел убить меня?

— Что? — переспросил Торгрим. — Убить тебя? — Проследив за взглядом Арнбьерна, он понял, что тот смотрит на Железный Зуб. — Нет! Это не я задумал убить тебя, а Морриган. Ты отравился. Если ты не погибнешь от яда, тебя прикончат ее люди.

— Как получилось… как получилось, что ты не отравился тоже? — спросил Арнбьерн. Страх и подозрительность, казалось, придали ему сил.

— Еда была отравлена, но я ничего не ел. Послушай, мы должны собрать тех, кто еще способен сражаться. Быть может, мы сумеем вернуться обратно к кораблям…

Арнбьерн заставил себя выпрямиться. Он уже больше не опирался на руку.

— Кто посоветовал тебе ничего не есть? Откуда ты знал?

Торгрим взглянул в слезящиеся расширенные глаза Арнбьерна и сквозь боль и тошноту, накатывавшие на ярла, разглядел в них лишь ненависть и подозрение. Арнбьерн был потерян для него. Даже пребывай он в добром здравии, Арнбьерн не поверил бы ему. Тогрим понял, что былое доверие утрачено навсегда и его больше не вернуть. Что-то случилось. Арнбьерн не был его другом, но никогда не был и врагом. Вплоть до этого самого момента.

— Я сделаю все, что смогу, — сообщил ему Торгрим. — Я постараюсь собрать всех, кто еще может держать оружие. Мы будем драться, если дело дойдет до этого.

Развернувшись, он вышел из шатра. Часовой неподвижно лежал в луже рвоты.

Торгрим быстро зашагал вдоль ряда палаток, надеясь обнаружить хотя бы нескольких человек, которые смогут оказать сопротивление, когда к ним пожалуют убийцы из Тары, но не нашел никого, кто оставался бы на ногах.

«Хроллейф, — подумал он. — Быть может, Хроллейф еще держится». Трудно было представить себе яд или что-либо еще, способное свалить мощного и крепкого, как дуб, викинга. Но где же его палатка? Оглядываясь по сторонам, он вдруг заметил отблески света за пределами лагеря. Там поднималось от земли тусклое зарево. А вместе с ним до его слуха донесся и звук — легкое позвякивание, какое могли бы издавать крошечные колокольчики. Это был звук, который Торгрим не мог не узнать. Так звенели кольчуги на шагающих воинах. Воинах, державших в руках факелы, которые и образовали то самое тусклое зарево. Воинах, идущих добить поверженного врага.

Торгрим покачал головой, отказываясь от мысли организовать сопротивление. Это было уже бессмысленно и бесполезно, как и всегда, пожалуй.

Глава тридцать третья

— Грязное это дело, — проворчал Фланн. — Грязное и бесчестное.

Его кольчуга издавала своеобразный легкий металлический шелест, свойственный всем кольчугам, подобный прибою, накатывающемуся на галечный берег. Морриган и Фланн стояли на самом верху земляной стены, окружающей Тару. Вечерний бриз трепал его длинные светлые волосы, игриво сдувая их на подветренную сторону.

Морриган вздохнула. «Опять? Сколько можно говорить об одном и том же?»

Ночь стояла тихая, и по ее распоряжению в крепости соблюдали полную тишину, так что не раздавалось ни звука, несмотря на то что семьдесят воинов стояли наготове, чтобы сделать свое дело, как только распахнутся ворота. Легкий ветерок доносил до нее звуки, которые она жаждала услышать более всего. Звуки, в которых начисто отсутствовала музыкальная гармония, но которые тем не менее ласкали ее слух. Судя по ним, норманнов, числом около ста пятидесяти человек, тошнило и рвало, и они со стонами валились на землю. Сто пятьдесят грязных насильников, убийц и воров в полной мере испытали на себе эффект роскошного ужина с молочными поросятами, поджаренными на вертеле и щедро приправленными цикутой [38] . Это был рецепт, который она приберегала для самых дорогих гостей.