Быть может, им это и удалось бы, но тут слева от Торгрима раздался громовой рев, и он мельком увидел огромную тушу Хескульда, который, словно медведь, несся к бреши, а за ним бежали его воины. Они вломились в ряды ирландцев слева и справа от Торгрима, развели концы старавшейся сомкнуться пробоины и всесокрушающей волной обрушились на сражающихся.

Торгрим на миг отвел взгляд, чтобы проследить за атакой Хескульда, и тут же поплатился за это ударом меча в грудь. Острие чужого клинка пронзило кольчугу и прошлось вскользь по боку, но он резким взмахом щита отбил его в сторону. Он ощутил, как на противоходе меч вновь вспарывает ему кожу на ребрах, и нанес ответный удар, проткнув Железным Зубом зеленую тунику врага, и повернул меч, прежде чем вырвать.

Ирландская стена щитов рассыпалась на глазах. Воины, которые всего несколько мгновений назад были уверены в победе, теперь видели, как рушится их оборона по мере того, как все новые и новые викинги вливались в брешь, прорубленную Старри Бессмертным, ту, которой не позволил сомкнуться Тор- грим Ночной Волк. Ирландцы попятились, сначала медленно, а потом все быстрее, и воины в самом тылу, которые могли повернуться к врагу спиной, не рискуя погибнуть на месте, так и сделали. И вот они уже бежали по той самой земле, которую отвоевали совсем недавно, стремясь вернуться под сомнительную защиту монастыря в Клойне.

Это был конец. Любой, кому уже доводилось бывать в бою, знает, что бегство, раз начавшись, уже не остановится, да и тому, кто не бывал, тоже об этом известно. Ирландцы, потеряв от ужаса голову, удирали по дороге, бросая оружие. Раненые хромали следом, но их догоняли викинги и добивали, если раны были серьезными, или же оглушали, чтобы потом продать их на невольничьем рынке.

Армия норманнов устремилась в погоню за поверженным врагом. Они размахивали оружием, вопили, колотили в щиты и гнались за ирландцами добрую четверть мили, прежде чем выбились из сил окончательно. И только тогда они остановились, тяжело дыша и падая на колени, словно загнанные лошади. Они победили, но победа отняла у них последние силы. Они вдоволь напились крови и утолили жажду убийства. По крайней мере, на сегодня.

Глава седьмая

От усердия Харальд высунул язык и широко раскрыл глаза, впрочем, не отдавая себе в этом отчета. Торгрим сидел на земле, опершись на отставленные назад руки, и смотрел на сына сверху вниз. Он, пожалуй, даже рассмеялся бы, не будь боль настолько острой, а его настроение — настолько мрачным и лишь ухудшавшимся по мере того, как солнце клонилось к горизонту.

В правой руке Харальд сжимал иглу, в ушко которой была продета суровая нитка, сплетенная из сухожилий. Левой же рукой он пытался соединить края раны на рассеченной груди Торгрима. Пальцы Харальда были скользкими от крови, кожа тоже лоснилась ею же, и края раны терялись в кровавом месиве, так что в конце концов Харальд просто изо всех сил сжал пальцы и воткнул иглу в разорванную плоть. Торгрим не издал ни звука.

Игла пронзила кожу, вызвав резкую острую боль вдобавок к тупому жжению двойного глубокого пореза — там, где меч проткнул кольчугу Торгрима, и там, где вышел наружу. Когда Харальд затянул сухожилие, Харальд вцепился пальцами в сырую траву, но по лицу его по-прежнему ничего нельзя было прочесть, и он по-прежнему не издавал ни звука.

— Прости меня, отец, — повинился Харальд. — Больно?

— Нет, — ответил Торгрим, и тогда Старри Бессмертный, сидевший рядом, заметил:

— Разумеется, больно. — Но это была всего лишь равнодушная ремарка, и не более того. С таким же успехом Старри мог отпустить замечание по поводу погоды.

Никто не удивился тому, что берсерки преследовали ирландцев дальше и дольше всех остальных викингов, но вскоре вымотались и обессилели и они. Откровенно говоря, после битвы, когда проходило боевое безумие, берсерки зачастую выглядели самыми изможденными и уставшими. После того как ирландцы бежали с поля боя, Торгрим разыскал Старри. Тот сидел, подобрав под себя ноги, и заливался горькими слезами.

Торгрим долго стоял над ним, не зная, что сказать, но отчего-то понимая, что его присутствие желательно и будет оценено по достоинству. Наконец он спросил:

— Что гнетет тебя, Старри? Погиб кто-то из твоих друзей?

— Нет, нет, — отозвался Старри и вновь захлебнулся слезами, — то есть, да, погиб, и даже не один. Сукины дети, будь они прокляты…

Он поднял глаза на Торгрима. Слезы проложили белые дорожки на его покрытом коркой запекшейся крови лице, и Торгрим подумал: «Я и представить себе не мог, чтобы этот человек выглядел еще более дико, а вот поди ж ты…»

— Да, кое-кто убит, — продолжал Старри, — Хадци Фро- ди. Альф был еще жив, когда я видел его в последний раз, но это ненадолго. А вот я… я… все еще остаюсь в этом проклятом мире, даже когда валькирии у меня глазах уносят моих товарищей с поля боя!

— Ты плачешь, — сказал Торгрим, осторожно подбирая слова, — оттого, что не погиб?

— Разумеется, Ночной Волк! Что еще остается мужчине, как не проклинать судьбу, которая заставляет его оставаться в мире живых, не допуская в чертоги Вальгаллы!

Торгрим кивнул. Честно говоря, он даже не знал, что сказать. Здесь не было ни одного мужчины, включая его самого, кто не был бы твердо убежден в том, что славная смерть на поле брани приведет его к еще более славной жизни в чертогах Вальгаллы Одина. Но, тем не менее, у кого из них эта вера была столь сильна, что заставила бы плакать оттого, что он остался жив? Многие из тех, кто сейчас бездыханным лежал на поле боя в лужах крови, дай им шанс, наверняка предпочли бы отложить путешествие в загробную жизнь еще на несколько лет.

«Аты, Торгрим Ночной Волк?» — спросил себя Торгрим. После смерти жены он потерял радость жизни. Торгрим не хотел умирать, но и жизнь отныне не представляла для него особой ценности. Отчего он стал не менее опасен, чем Старри Бессмертный.

Торгрим машинально оглянулся туда, где один из его спутников с «Черного Ворона» перевязывал порез на руке Харальда. Когда сражение закончилось, Торгрим сразу же разыскал сына. Харальд был с ног до головы забрызган кровью, но лучился от счастья и восторга. Рана на руке, точнее, порез от удара копьем имел жуткий вид, но оказался неглубоким и уже перестал кровоточить к тому времени, как Торгрим нашел мальчика. Харальд даже не подозревал о том, что ранен, пока Торгрим не сказал ему об этом.

«А что будет с Харальдом?» Торгрим любил всех своих сыновей, но вот уже около года они с Харальдом вместе участвовали в набегах, что в корне меняло дело. Торгрим мог равнодушно относиться к себе, равно как и к тем, с кем отправился в плавание, но вот Харальд был ему вовсе не безразличен. Он еще был не готов оставить Харальда одного в этом мире. Мальчик рос не по дням, а по часам. Но он еще не стал взрослым.

Именно поэтому, чтобы помочь Харальду возмужать, Торгрим и сидел сейчас на траве, именно поэтому терпел болезненные и неумелые манипуляции сына с иглой. Каждый воин должен уметь зашивать раны, а практиковаться в этом искусстве было особенно негде, потому что никто же не станет обращаться с подобной просьбой к неумехе. И потому Торгрим настоял, чтобы не кто иной, как Харальд, зашил ему обе раны, полученные в бою. Харальд согласился, хотя и без особого энтузиазма. Откровенно говоря, он пришел в смятение, и руки у него дрожали даже сильнее, чем перед боем.

— Ну вот и все. — Харальд достал нож и обрезал кончик сухожилия. — Готово.

— Хорошая работа, сын, — со всем воодушевлением, на какое он сейчас был способен, сказал Торгрим.

Пожалуй, сам Торгрим зашил бы собственные раны куда быстрее и лучше, но он тем не менее гордился сыном, пусть даже ему нечего было больше сказать в его адрес. Сегодня был как раз тот самый вечер, когда его начало одолевать дурное настроение. Он называл его «черным», и окружающие знали, что в такие минуты от него следовало держаться подальше. Оно наваливалось на него отнюдь не каждый вечер, но довольно частой, как правило, после хорошей драки. Эта черная хандра не всегда несла с собой волчьи сны, но и такое тоже случалось нередко. Пребывая во власти этой меланхолии, Торгрим не просто становился плохим товарищем — его следовало избегать как чумы. Именно из-за этой хандры он и заслужил прозвище Ночной Волк.