— Куда вы идете? — прорычал он.

Финниан выдержал долгую паузу, прежде чем ответить, демонстрируя ту привычку, которая уже начала раздражать Бригит. Очевидно, эта его манера не понравилась и мужчине с ножом, но, прежде чем тот успел открыть рот, Финниан ответил:

— Мы идем с Божьим благословением. А ты?

При этих его словах мужчина, стоявший по правую руку от Бригит, громко фыркнул и рассмеялся.

— С Божьим благословением? Кронан, а у нас есть Божье благословение?

— Заткнись, — рявкнул обладатель ножа, которого, как выяснилось, звали Кронаном. Он по-прежнему не сводил с Финниана своего единственного зрячего глаза. — Я задал тебе вопрос.

— А я ответил на него. Если ты задашь мне еще один вопрос, я отвечу и на него.

А Бригит вдруг ощутила, как на нее снизошло спокойствие, словно кто-то накинул на них защитный полог, но откуда взялось это чувство, она не знала. Казалось, что оно исходило от отца Финниана. Она вспомнила, как однажды в обществе Харальда оказалась в схожей ситуации, когда им противостояли трое мужчин. Тогда Харальд без особого труда убил всех троих, но она отнюдь не ощущала подобного спокойствия.

«А поступит ли Финниан похожим образом? — спросила она себя. Судя по всему, он не испытывал ни малейшего страха, словно в любую минуту мог разделаться с этими оборванцами. Кроме того, у него был посох, серьезное оружие в умелых руках. — А умеет ли Финниан драться? И убьет ли он их в случае необходимости?»

Теперь настал через одноглазого умолкнуть. Он явно пришел в смятение, не зная, что ответить. Молчание становилось тягостным. Бродяга лишь переминался с ноги на ногу, а потом, наверное, впервые взглянул на Бригит.

— Эй, а ты что, слишком хороша, чтобы показать свое лицо таким, как мы? — осведомился он с явным облегчением: наконец-то он нашел, что сказать.

Бродяга выбросил вперед левую руку, потянувшись к капюшону Бригит, но Финниан опередил его, перехватив его запястье. Он как будто даже не прибегал к силе, а просто взял Кронана за руку, но тот не мог пошевелиться.

— Не делай этого, — велел ему Финниан.

Кронан вновь вперил свой единственный глаз в Финниана, и теперь в нем читалось бешенство.

— Шлюхин сын священник, — прорычал он и попытался ткнуть Финниана ножом в живот, но тот перехватил и вторую его руку и теперь крепко держал обе.

— И этого не надо делать, — сказал он.

Как ранее он не стал ускорять шаг, так и теперь тон его голоса ничуть не изменился, он оставался прежним с того самого момента, как они проснулись сегодня утром, насколько могла судить Бригит.

Двое мужчин надолго застыли в своей странной стойке. Бригит хотелось закричать, хотелось обернуться и взглянуть, что делают два других сообщника, хотелось огреть Кронана своим посохом, но вместо этого она последовала примеру Финниана и не двинулась с места. А потом Финниан отпустил запястья Кронана, причем оба сразу, уронил собственные руки вдоль тела и сказал:

— Приношу свои извинения за то, что тронул тебя, Кронан.

Кронан проворчал нечто нечленораздельное и вновь переступил с ноги на ногу, посмотрел вниз, затем на своих спутников, потом на горизонт. Наконец он обернулся и встретил взгляд Финниана, который тот не сводил с его лица. Вот так и они стояли, молча глядя друг на друга. Откуда-то издалека долетел дробный стук дятла, а рядом раздавалось слитное гудение пчел, занимавшихся своей работой на солнцепеке. А двое мужчин по-прежнему хранили молчание. Полминуты. Минуту.

— Что ж, — сказал наконец Кронан, вкладывая свой большой клинок обратно в ножны, — мы пойдем, пожалуй.

И он обошел сначала Финниана, а потом и Бригит. Двигался он с явной неохотой, но в повадках его сквозило смирение.

— Пошли, чего стоите, — рявкнул он, обращаясь к своим спутникам.

— Одну минуту, друг мой, — обратился к нему Финниан, и они застыли на месте.

«Не останавливай их, ведь они уходят!» — хотелось крикнуть Бригит, но она сдержалась.

— У вас не найдется чего-нибудь поесть? — спросил Финниан. — Что-нибудь, чем вы можете поделиться с такими же путниками, как вы?

Трое мужчин переглянулись, их неуверенность была буквально осязаемой. А потом Кронан быстро кивнул одному из них. Тот полез в мешок, висевший у него на боку, и достал оттуда небольшую буханку черствого черного хлеба. Финниан бережно принял ее у него из рук.

— Да благословит вас Господь, друзья мои, — негромко проговорил он, сотворил крестное знамение и пробормотал: — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

К невероятному изумлению Бригит, трое бродяг послушно склонили головы, хоть и едва заметно, приняв благословение как нечто само собой разумеющееся. На их лицах даже отразилось некоторое облегчение, словно у мальчишек, получивших прощение за свои шалости. Они развернулись и быстро двинулись по дороге, словно торопясь оказаться как можно дальше от Бригит и Финниана, все ускоряя и ускоряя шаг. Как показалось Бригит, шли бродяги теперь намного быстрее, чем когда догоняли их.

Некоторое время они с Финианом стояли и смотрели, как фигурки несостоявшихся грабителей тают вдали.

— Что ж… — нарушил наконец молчание Финниан. Разломив хлеб, он протянул большую половину Бригит. — Вот и ответ на твой вопрос, дорогая моя.

— Мой вопрос?

— Очевидно, Господь хочет, чтобы ты добралась до Дуб-Линна.

Глава восемнадцатая

Было уже далеко за полночь, когда Торгрим Ночной Волк сумел-таки выбраться из медового зала и увести с собой Харальда и Старри Бессмертного. Поначалу оба не проявили особого желания уходить, но после того, как Харальд заметил пятно крови, расползающееся на темной тунике отца, он настоял на том, чтобы убраться из таверны немедленно. К тому времени Орнольф Неугомонный отыскал рабыню, с которой вознамерился удовлетворить самые низменные свои желания, но, не успев даже уволочь ее в укромный уголок, свалился на пол и захрапел.

Харальд и Старри помогли Торгриму подняться и даже попытались было поддержать его, закинув обе его руки себе на плечи, но Торгрим, чувствуя себя куда старше и слабее, чем осмеливался признать, наотрез отказался от подобного неуважительного обращения и настоял на том, что пойдет сам. Тогда его спутники встали по обеим сторонам от него, словно готовясь подхватить его, если он вдруг упадет, чем еще сильнее разозлили его.

Они зашагали по вымощенной досками дороге. Ночь выдалась тихой и темной, и лишь из медового зала доносились звуки полночного гулянья. Среди теснившихся домиков они отыскали лавку кузнеца Йокула, крытую соломой, с деревянным каркасом. Она выделялась среди прочих, будучи крупнее, и клочок земли, окружавший ее, был больше остальных, обнесенный изгородью, с навесом, где в хорошую погоду кузнец и занимался своим ремеслом, не отравляя воздух в доме дымом и запахом горячего железа.

Луна ярко сияла над их головами, и во дворе лежали темно-синие тени. Войдя в ворота, они заковыляли по дорожке, ведущей к дому. Она была сухой и гладкой, сооруженной из расколотых вдоль бревен. Когда они в первый раз пришли сюда, дорожка состояла из цельных бревен, неровных и ненадежных, но Харальд вынул каждое, расколол его пополам и вновь уложил плоской стороной кверху, так что шагать по ней стало куда удобнее. А поскольку бревна были расколоты вдоль, число их удвоилось, что позволило Харальду соорудить дорожку и к рабочему месту на участке, а еще немного приподнять платформу под кузнечным горном, так что теперь, даже когда весь двор утопал в непролазной грязи, Йокул мог работать с относительным комфортом.

«Старый козел обрадуется тому, что Харальд вернулся», — подумал Торгрим, с трудом переставляя ноги и направляясь к двери. В углу двора он заметил небольшой алтарь, возведенный им лично, с поцарапанной и потертой статуей Тора в центре. Эта статуя странствовала с ним долгие годы и прошла многие мили. Поначалу он обустроил было алтарь внутри, но Альмаита заявила, что не потерпит в собственном доме тех, кого она называла фальшивыми богами, поэтому он и перенес его наружу. Ему еще предстояло принести жертву Тору за то, что он вернулся живым и относительно невредимым.